Шокирующие подробности обороны 32-го блокпоста

Осенью прошлого года к обороне 32-го блокпоста было приковано внимание всей Украины. Основу его защитников на так называемой Бахмутской трассе в Луганской области составляли винничане из воинской части 3008 Нацгвардии. Один из них – гранатометчик Андрей Липский – за вывод подразделения под украинскими флагами из окружения даже должен был получить звание Героя Украины. Однако затем все пошло кувырком — военнослужащий оказался в опале. Более того, история с «32-м» лично для него спустя 8 месяцев получила продолжение. В части бойцу 3-й роты оперативного назначения 11 июня сказали, что он «под следствием», и вменяется ему «террористический акт».

— Андрей, в первых числах октября подразделение направили на этот блокпост в Луганской области – между Смелым и Хорошим. Он сразу был окружен с трех сторон?

— С первого дня. Со стороны Смелого, Хорошего и Луганска. У нас был прикрыт только тыл, и то всего одну неделю. А потом мы оказались в  полном окружении. И практически месяц находились без воды, еды и подвоза боекомплекта. При этом выполняли боевые задачи по его удержанию.

— Чем питались?

— Остатками – хлебом месячной давности, сухпайками… Полевую кухню противник  уничтожил в первую же неделю, поэтому готовить было не на чем. Собирали конденсат с БТРов, находили лужи, чтобы хоть как-то обеспечить себя водой. Но дождей практически не было, поэтому лужи выручали редко.

— Командование знало о ситуации?

— Мы докладывали. Нас постоянно убеждали, что идет помощь. Но в одних случаях ее не отправляли, в других она не доходила. Действительно, было несколько попыток прорыва наших к нам на помощь, но они оказались безрезультатными, и подразделения понесли большие потери.

— Сколько защитников в октябре 2014-го держали 32-й блокпост?

— Всего 112 человек. Из них 26 бойцов из 80-й бригады, 10 — из 128-й бригады, остальные из нашей «винницкой» части 3008. Преимущественно третья рота и часть первой.

— Могли ли вы физически оборонять позицию, и как удалось договориться с противником о выходе из окружения?

— Находясь в окружении, мы обороняли блокпост 27 дней. За это время единственный раз, когда к нам прорвались бойцы 95-й бригады с разведкой «Айдара», то подвезли 100 литров воды и боеприпасы. Фактически это позволило продлить наше существование на «32-м». После этого «95-ка» ушла, а разведчики-«айдаровцы» практически все погибли.

Огонь мы вели имеющимся боекомплектом и тем, который захватили у «сепаров». Среди трофеев были и «Мухи», и «Шмели» (гранатометы и огнеметы, соответственно, — ред.). С подбитых танков сняли пулеметы «Утес». Скажу так, что трофеи составляли примерно 30% всего нашего вооружения. Если бы там мы располагали достаточным запасом еды, воды и боеприпасами, то, несмотря на окружение, ни за что бы не сдали блокпост.

Но, поймите, когда месяц люди не могут не то что помыться, о чем речь вообще не идет, но и полноценно попить воды, они не могут оборонять…  Когда выходили, нам уже нечем было отстреливаться. Люди были уже истощены, может быть не столько физически, как морально.

— Вернемся к событиям, предшествующим выходу. Вы были командиром?

— Нет. На тот момент был рядовым бойцом, гранатометчиком. Непосредственный командир нашего блокпоста находился с нами. Что касается командира батальона, то сначала он пытался к нам прорваться с 29-го блокпоста, во время боя попал в плен и был ранен.

— По поводу пленения комбата есть, как минимум, две версии. Хотя во время прорывов военнослужащие оставляют документы в части, чтобы в случае непредвиденных ситуаций они не попали врагу. Вы уверяете, что комбат их держал при себе…

— Сегодня мне заявляют, что я предал нашего комбата, сдал его сепаратистам. Это неправда. Они действительно при нем нашли документы, удостоверяющие личность.

— Откуда вам это известно?

— Они сами мне рассказывали, а кроме этого бойцы, которые находились вместе с ним в плену, подтвердили этот факт. Я теоретически не мог никого сдать. Мало того, общаясь по телефону с сепаратистами, я выяснил, что они располагают абсолютно всеми данными про каждого, кто находится на блокпосту. Не только знают имя и фамилию, но и телефоны родственников. Знали даже номер мобильного бывшей жены одного из бойцов. Об этом мне говорили боевики с позывными «Хулиган», «Вова-комбат», «Чечен». Это их комбаты…

— Может быть, пояснили свою осведомленность?

— Увы. Мне самому интересно, откуда им все было о нас известно.

— Расскажите о том, как оставляли блокпост?

— Первыми на переговоры пошли сепаратисты. Выкинули белый флаг, пригласили встретиться… Пришлось пойти мне и еще нескольким товарищам. Почему так, говорить не буду. Сначала они выдвинули условия, суть которых сводилась к тому, что мы покидаем блокпост без оружия, переодеваемся в гражданское, и покидаем территорию через Луганск. Мы категорически отказались.

Потом предложили оставить при себе только стрелковое оружие, которое записано у бойцов в военных билетах. Это тоже нас не устраивало. Переговоры длились пять суток. В итоге договорились, и ночью мы выходили на всей технике, которая на то время была на ходу (подбитую оставили, — прим. авт.), с поднятыми украинскими флагами, личным оружием и трофеями.

— То есть, и с тем оружием, которое захватили у противника?

— Так точно. Ночью колонна двинулась в сторону 29-го блокпоста, а я остался у сепаратистов заложником, как гарант того, что достигнутые договоренности будут соблюдены. Они боялись, что, оставив позиции, наши откроют огонь им в спины. Договоренность была соблюдена, и утром меня просто выбросили из машины. Я пешком со стороны Крымского добрался до наших позиций.

— Вы знали, какие силы противостоят со стороны сепаратистов?

— Конечно. Батальон «Святой Георгий», осетины и чеченцы, даже были бойцы из псковской дивизии ВДВ и, в основном, казаки. Со слов сепаратистов, стояла примерно 2-тысячная группировка. Вообще-то они думали, что против них стоит батальон. Когда наши начали выходить, они удивленно спросили: «Что, это все?». Говорю, да, больше никого нет. Фактически блокпост удерживало меньше роты.

— Насколько мне известно, вскоре после того, как ушли с 32-го блокпоста, с вами уже в Славянске случилось некое событие, в результате которого вы чуть не погибли… Кто-то хотел свести счеты?

— Извините, я не хочу это обсуждать. Когда выполнил роль заложника и сам уходил от сепаратистов, спрашивал у наших ориентиры. Мало того, что мне не помогли, наоборот — усложнили «выход». Наверное, не надеялись, что выйду и дойду. Но мне повезло…

— Когда вы узнали о том, что являетесь фигурантом уголовного производства?

— В начале июня была запланирована отправка военнослужащих в АТО. Я поинтересовался у командования, почему меня вычеркнули из списков? Мне сообщили о том, что открыто «дело» по 258-й статье Уголовного кодекса «Террористический акт», и связано оно с 32-м блокпостом. До возвращения в часть я почти полгода находился в госпитале – ранение было тяжелым. За это время меня никто не опрашивал, я до сих пор не получил официального уведомления об открытии уголовного производства. Повторюсь, узнал о нем со слов командования.

Я даже не могу узнать номер своего дела. Только сказали, что я под следствием, хотя не пойму в чем меня обвиняют. Вероятно, на основании того, что вывел 112 человек, упрекают в сговоре с сепаратистами. Не было никакого сговора. Просто кто-то сверху побоялся взять на себя ответственность (за то, что блокпост будет оставлен, ведь наверх прежде докладывали, что ситуация под контролем, — прим. авт.) и доложить об этом.

Так мы взяли ответственность на себя, потому что понимали, что погибать за два километра дороги нет смысла. Мы готовы были погибнуть, но не так глупо. И если погибать, то в бою, а значит нужно иметь, с чем гибнуть. С пустыми руками военнослужащим погибать нельзя. Тем более что если бы нас положили, то блокпост тоже бы захватили.

— Вы вели переговоры, не будучи официально командиром?

— Верно. При этом все подробности я обсуждал и согласовывал с руководством блокпоста. Кроме того, все детали переговоров докладывались «наверх» чуть ли не дословно. И командование было в курсе, что мы выходим. Единственное, мы не сообщили время, когда покинем позиции. Боялись утечки информации и того, что нас уничтожат. Бойцы, которые тогда воевали вместе со мной, могут подтвердить каждое сказанное сейчас слово.

На сегодняшний день меня пытаются сделать козлом отпущения. Мне непонятно, почему и за что открыто уголовное дело. Может кто-то хочет выслужиться? Так пусть выслуживается там, а не здесь.

— И все же, в чем причина такой внезапной нелюбви?

— Поясню. Были потери – техники, людей. (Речь не только о тех, кто защищал блокпост, но и прорывался сюда на помощь, — ред.).  Кому-то за это нужно отвечать. Но, извините, я рядовой боец, не принимал на тот момент никаких решений, хотя и взял на себя определенные обязательства перед своими людьми. И они дошли… без потерь техники и живой силы.

— Ситуация в воинской части 3008, расположенной по ул. Некрасова в Виннице, вызывает массу вопросов. Я слышал, что для военнослужащих не создали даже элементарных условий. Говорят, что бойцов каждый день кормят одним горохом, а по казарме клопы бегают…

— Поймите меня правильно, я, как военный, не хочу обсуждать эту тему. И не могу. Если у вас есть такая возможность, зайдите в часть. И вы все увидите своими глазами – в каких условиях находятся мобилизованные, чем они питаются, на чем спят и многое другое. У меня возникает такое ощущение, что в в/ч 3008 к нам относятся не как к людям, а как к единицам на бумаге.

— Якобы 10 июня в воинской части были избиты несколько военнослужащих, когда они спали. Причем, участников АТО. Вам что-то известно об этом?

— Опять же я не могу это обсуждать. Не имею права. Инцидент был. Детали озвучивать не стану.

— Как считаете, существует ли конфликт между руководством части и подчиненными?

— Знаете, почему не существует конфликта? Потому что они (руководство, — прим. авт.) уверены, что нас не существует. К нам относятся… никак. Вот как к стене…

— По вашему мнению, после такого отношения военнослужащие могут в зоне АТО доверять своим командирам? 

— А мы изначально им не доверяем. Правда, такое отношение не ко всем. Есть и абсолютно добросовестные, порядочные офицеры, а есть и их противоположность.

— Такое отношение офицерского состава к подчиненным, когда военнослужащий не доверяет командиру, может влиять на общую картину боевых действий, на выполнение тактических задач и результат конкретного боя?

— Может. Скажу, что на сегодняшний день сержантский состав берет ответственность на себя, принимает решения и эти решения более правильные и результативные, нежели «команды» высшего офицерского состава.

— Не считаете ли, что причина определенного непрофессионализма и, как говорят в армии, отсутствия морально-этических принципов, негативно отражается на ведении боевых действий в целом?

— Совершенно согласен с вами. Пока наше командование – на уровне воинской части — не начнет видеть военнослужащих, относиться ко всем, как к людям, ничего в армии и зоне АТО не поменяется.

— Пробовали доносить эти мысли до Генштаба?

— Для рядового бойца это невозможно. К тому же я думаю, что в Генштабе эту ситуацию отлично знают и понимают. Знаете, в нашей части 70% — это добровольцы. У меня сложилось впечатление, что в последнее время частью офицеров делается все возможное, чтобы отбить у ребят желание воевать и служить Родине.

 — Почему? Причина в поддержке сепаратистов, желании некоторых офицеров удержаться на своем посту, двигаться по карьерной лестнице?

— Скорее всего, дело в созданном годами извращенном отношении к людям. Это вошло в привычку. То есть если ты рядовой, то не человек, а единица.

— Вы говорите о привычке, доставшейся в наследство с советских времен?

— Да. На таком отношении держалась советская армия, потом гибла украинская. Только некоторые офицеры, фамилии которых я пока не хочу называть, забыли, что сейчас идет война.

От «РЕАЛа». Армию не принято критиковать. Но… Создавая новую украинскую армию, пора избавляться от старых советских подходов, стереотипов и принципов, когда солдаты части были нужны для строительства особняка командиру. Кто же Андрей Липский – герой или «террорист»? Хочется верить, что военная прокуратура сможет дать четкое объяснение по этому поводу. Или более сотни спасенных жизней воинов ничего не значит? А участие ради этого в переговорах с врагом будет караться, как при Союзе карались НКВД сами факты пребывания солдат в фашистском плену?

Вместо комментария

Военный прокурор у нас очень занят…

«РЕАЛ» обратился за комментарием к военному прокурору Винницкого гарнизона Владимиру Клепиковскому, назначенному на пост в апреле этого года. Дозвониться удалось лишь до секретаря. Именно она выступила в роли «связного». Представившись журналистом издания, я попросил соединить с прокурором для получения комментария. После паузы мне ответили, что по телефону Владимир Геннадиевич комментариев не дает. Отлично, готов подъехать в удобное для него время. Опять пауза…

Через полминуты секретарь передала вопрос: «По какому поводу?». Объяснил, что обратился военнослужащий, и хотелось бы узнать, действительно ли он проходит фигурантом уголовного производства по столь серьезной статье. Секретарь снова связалась с прокурором (судя по паузе). А затем передала, что он не станет комментировать эту тему. Вот так… Ни лично сказать журналисту, ни пояснить, имеются ли претензии к бойцу и на чем они основаны, военный прокурор не удосужился.

Игорь ЗАИКОВАТЫЙ  

---

Подпишитесь на новости

---